Был один…

Опубликовано: 12.09.2023

Был один…

Неопубликованное эссе о цензуре, о попытке диктатуры стереть имена неудобных художников, которое известный писатель-диссидент прочитал на радио «Немецкой волны» в период 1974-1976 годов.

Некоторое время назад мой друг поехал в Прагу, и я попросил его попытаться найти в антикварном книжном магазине одну из опубликованных в то время пьес Павла Когоута. Мужчина из антикварного книжного магазина долго смотрел на моего друга и сказал ему, что такого автора не существует.

"Как! – воскликнул мой друг. Когоут был популярным драматургом».

На это книготорговец сказал следующие слова, примечательные своим временем глагола:

"Был один, но теперь его нет и никогда не было!"

Мне кажется, что эта странная фраза очень точно выражает официальное отношение всех диктаторских режимов - прошлых и нынешних - к деятелям культуры и искусства, которым хватило в какой-то момент силы воли вызвать недовольство соответствующего режима.

Есть что-то бесконечно печальное, когда читаешь известие о том, что имя одного из величайших виолончелистов столетия - Мстислава Ростроповича - теперь в силу патологической нелепости вычеркнуто из официальных списков его собственной страны. Записи его выступлений изымаются из магазинов, из фонографических коллекций радиостанций и общественных учреждений, его партитуры уничтожаются, а кроме того, его имя стирается, как будто его и не существовало. Одновременно затираются следы величайшей советской певицы современности - Галины Вишневской. Я уверен, что если бы сейчас пойти в музыкальный магазин и попросить купить, скажем, «Вариации в стиле рококо» в исполнении Ростроповича, ответ был бы такой:

"Был один, но теперь его нет и никогда не было !"

Но разве это не было только вчера, разве критики не соревновались в восхвалении его до небес, разве государство и партия не вознаграждали его за великое искусство, разве вся публика не была рада видеть его в своей среде?

Почему не сейчас? Почему говорят, что его никогда не существовало? Почему его имя будет удалено с официальных мест?

Я думаю, что ничто другое в Восточной Европе не обнажает так ясно и даже глубоко гнилость режима. Пока человек идет в ногу с диктаторами, он лучший, самый выдающийся, ему дают самые высокие награды. Но с того момента, как он решает, пусть робко, довольно застенчиво, отмежеваться от них (потому что не может сопротивляться своей совести), тогда он вдруг объявляется ничем. Внезапно оказывается, что он не был ни лучшим, ни самым выдающимся, и его искусство вообще не представляло никакой ценности. Если это не часть прежнего фельдфебелевского понимания искусства из поговорки «два пианиста хотят передвигать одно фортепиано» — передайте ему привет.

Мстислав Ростропович и Александр Солженицын, 1994 год

Именно в связи с делом Ростроповича-Вишневской я хочу указать еще на несколько существенных сторон этих безобразных отношений режима к искусству.

Во-первых, я хочу подчеркнуть поистине безумную галлюцинацию коммунистического режима, который воображает, что может не только решать, что является искусством, а что нет, но также кто может заниматься искусством, а кто нет. Здесь мне особенно хочется вспомнить весьма типичную фразу, повторяемую в Болгарии различным артистам партийными и государственными функционерами: «Не забывайте, что мы сделали вас писателем» или «Мы сделали вас композитором». То, что они сделали кого-то писателем, композитором или художником, действительно верно для всех тех, кто без помощи партии никогда бы не занялся литературой, музыкой или изобразительным искусством соответственно.

Я не преувеличу, если скажу, что, пожалуй, 95 процентов членов различных творческих союзов действительно являются людьми, «сделанными» режимом. Но здесь речь идет о тех 5 процентах, к которым безоговорочно принадлежит Ростропович, к которым принадлежат Солженицын, Когоут, Гавел, Ян Кот, Иосиф Бродский и другие. И которые во все времена, при любых обстоятельствах, при всех режимах, наверное, посвятили бы себя своему призванию. Ибо их таланты не приобретаются в ходе партийного распределения талантов (иногда раздаваемых после обеда, чтобы облегчить пищеварение диктатора), а представляют собой то чудесное, непостижимое волшебство истинной человеческой природы, которое оно дарует немногим избранным, удачливым или неудачливым. Талант — великая привилегия, и он тяжким бременем ложится на того, кто дарует эту привилегию какой-либо партийной организации.

Вот почему истинное искусство только одно — то, которое не «сделала» ни одна партия, ни коммунистическая, ни фашистская. Это искусство, которое достигает людей, которое миллионы людей признают, принимают и с которым живут.

Это подводит нас ко второму вопросу, а именно к праву режима, партии или диктатора решать от имени миллионов любителей искусства, что читать, слушать или смотреть. Разве не чудовищно, что советская госбезопасность должна теперь стереть музыку Ростроповича из воображения и памяти людей, ни на секунду не задумываясь о том, что эта самая музыка дала так много миллионам советских людей. И вот некий генерал Кашкавалов, не умеющий музыкально отличить трубу от кларнета, решает отобрать у советского народа лоб Ростроповича. Более того, этот генерал и его начальство, должно быть, действительно сошли с ума, чтобы вообразить, что они могут «вычеркнуть» из сознания народа не только музыканта, но и его искусство. Это показывает, что эти партийные функционеры даже не знают своей истории. И именно история России-Советского Союза представляет собой бесконечную череду таких позорных историй. Всего сто лет назад реакционный царский режим поступил с Герценом точно так же. Сегодня мы даже не помним ни имени короля, ни министра, ни имени генерала, преследовавшего раскаленным железом произведения Герцена и его газеты, издаваемые за границей. То же самое было с Кропоткиным, Бакуниным, Лениным, которых как политических деятелей было легче предать анафеме.

Однако царская Россия не предала анафеме ни антигосударственника Льва Толстого, ни бунтовщика Горького. Но зато после революции анафема стала любимым приемом партии. Вспомните, как был предан анафеме Иван Бунин – один из величайших русских писателей. Как были преданы анафеме Мережковский, Ремизов, Зайцев, Куприн – все они просто потому, что были эмигрантами. Тогда было сделано все, чтобы стереть из сознания советских людей имена, которые составляли бы гордость любой великой литературы мира, - Бабель, Булгаков, Гумилев, Ахматова, Зощенко, Пастернак, Солженицын.

Всеми этими гнусными действиями советский режим и руководители Коммунистической партии от Сталина до Брежнева зачислились в группу Гитлера и Франко. С точно таким же безумным произволом, с каким гитлеровцы решили, что Томаса Манна не было и не было, с каким генералиссимус Франко решил, что Испания никогда не производила Луиса Бунюэля, Пабло Пикассо, Пабло Казальса, Сальвадора Дали, советская власть отобрала у своих люди одного из его самых талантливых сыновей.

Почему?

Неужели советские руководители слепы и не видят, что сегодня они вынуждены печатать «Ивана Бунина» в самых роскошных изданиях и огромными тиражами, так же, как они вынуждены печатать Булгакова и Бабеля. Не стыдно ли им оказаться в одной компании с Франко? Разве им не ясно, что в войне режима и искусства искусство всегда побеждало. Кто сегодня в Советском Союзе помнит Жданова, пытавшегося разгромить Шостаковича? За исключением нескольких партийных функционеров, для остальных советских граждан имя Жданова давно забыто. И каждый ребенок на улице скажет вам, кто такой Шостакович. То же самое с Ростроповичем и его другом Солженицыным. И в то же время имена этих художников, несмотря на множество лауреатов и различные героические звания, ничего не значат. Кто председатель Союза советских или болгарских писателей или композиторов, кто генеральный секретарь, а кто правящие товарищи - это популярность, чаще всего ограничивающаяся кассовыми аппаратами и какой-нибудь мимолетной партийной компанией. Надо было бы быть крайне неразумным, чтобы представить себе, что можно уловить функцию времени и поколений.

В темные времена истории художники часто подвергались преследованиям. В этом отношении Церковь также выступала предтечей Коммунистической партии. В то же время те или иные хитрые монархи решили, что вычеркнут ненавистного писателя, композитора, художника не только из своего времени, но и из времени вообще. Напомню лишь иллюзию Луи Наполеона по устранению имени и образа Виктора Гюго из сознания французов. Действительно, Юго был вынужден (как Солженицын, Ростропович и все другие) прожить в ссылке 15 лет со всеми неудобствами, но французы его не забыли. Даже сегодня Виктор Гюго — святой французской культуры, а Луи Наполеон — одно из имен, перед которыми склоняют головы даже самые патриотичные французы. Вот как суждение диктатора расходится с суждением времени. Из всего, что я знаю, мне кажется, что наиболее точной для данного случая является фраза, приписываемая Христо Радевскому:

«Секретари уходят, а поэты остаются».

Но здесь я хочу отметить, что если сегодняшняя Болгария повторяет то, что они делают в Москве, то в старой «буржуазно-фашистско-монархо-мракобесной» стране (как ее рисует, например, Богомил Райнов) режим никогда не делал попыток стереть из сознания болгарских граждан таких художников-коммунистов, как Смирненский и Вапцаров. Даже в разгар войны в княжеском Доме культуры свободно брали советские книги, а еще я помню вечер, на котором читали Смирненского, да еще и в присутствии чиновников. Потому что всегда был кто-то, кто чувствовал, что полиция не может решать вещи, выходящие за рамки ее полномочий. Еще более показателен пример одного из величайших поэтов века, американца Эзры Паунда. Он был великим поэтом и в то же время убежденным сторонником фашистской Италии и нацистской Германии. Всю войну Паунд наиболее активно сражался против Америки и ее союзников.Когда война закончилась и он попал в плен, истеричные люди попытались спешно ликвидировать его, вынеся смертный приговор. И если бы он был советским гражданином, ему бы ничто не помогло. Но демократия остается демократией до тех пор, пока она толерантна. Внезапно трезвые люди вспомнили, что это величайший поэт Америки, патриарх мировой поэзии – и спасли его. Эзра Паунд не остался в Америке, а вернулся в любимую Италию, где недавно умер. Но за все эти годы никто ни на Западе, ни в Америке даже не подумал стереть имя поэта из сознания людей, запретить его произведения.

Это подводит меня к самому важному и последнему моменту. Потому что режимы в диктаторских странах относятся к своим гражданам как к дебилам, которым нужно постоянно говорить, что черное, а что белое, хотя природа дала им по два глаза. Потому что эти режимы не позволяют своим гражданам решать, слушать Ростроповича или нет, читать Солженицына или нет, смотреть «Эрнста Неизвестного» или нет. Кажется, что либо кто-то в верхах советского государства умирает от истерического страха, либо все здание настолько пусто, что его может поколебать даже музыка виолончелиста. Можно ли действительно серьезно относиться к режиму, стирающему имена музыкантов и писателей, можно ли хоть на секунду поверить в такую идеологию, использующую весь репертуар средневековых анафем.

Я уверен, что время рассудит это время ясно и категорично, как это всегда было до сих пор. Я уверен, что оно вернет советскому народу и Ростроповича, и Соженицына, как вернуло немцам Томаса Манна, как вернуло испанцам Бунюэля, Пикассо и Казальса, как вернуло чехам Когоута и Гавела. Потому что только больной ум может произнести такое предложение:

"Был один, но теперь его нет и никогда не было !"