Моя любимая книга...: "На берегах Сены" Ирины Одоевцевой (отрывок)
Опубликовано: 18.09.2023
Моя любимая книга...: "На берегах Сены" Ирины Одоевцевой (отрывок)
Нобелевский лауреат Иван Бунин, остроумная Тэфи, желчная Зинаида Гиппиус, поэт и религиозный философ Дмитрий Мережковский, лирик Георгий Иванов (которого Бунин называл Булгариной), странный и азартный Георгий Адамович - вот некоторые из русских писателей, эмигрировавших в Западная Европа, которые являются героями живописных воспоминаний Ирины Одоевцевой»На берегу Сены«.
Автор добавляет рассказы о своих встречах с Сергеем Есениным, Игорем Северяниным, Мариной Цветаевой, Константином Бальмонтом, Ильей Эренбургом, Константином Симоновым, а также о менее известных болгарскому читателю Юрии Терапиано, Якове Горбове, Борисе Зайцевом. Мемуары являются результатом личных знакомств Одоевцевой с представителями русской литературной и художественной интеллигенции, привезенной в Европу эмигрантской волной во время гражданской войны в России.
Книга"На берегах Сены"является продолжением нашумевшего «На берегах Невы»,в котором Ирина Одоевцева от первого лица рассказывает о поэтах Серебряного века в Петрограде. Сама Одоевцева — одно из имен, впечатлявших своей поэзией многочисленную публику, переполнившую салоны литературных вечеров в первые годы после революции в России, известную также как любимая ученица Николая Гумилева.
Феноменальная память автора позволяет ей увлекательно и со многими интригующими подробностями рассказывать о жизни русских писателей и художников преимущественно в Париже, но и в Берлине, Риге, Ницце, Биаррице, Монте-Карло.
Отправляйтесь в незабываемое литературное путешествие во времени!
Об авторе:
«Одоевцева — литературный псевдоним Ираиды Густавовны Гейнике, родившейся 27 июля 1895 года в Риге в семье русской немки, известного юриста.
Фамилия ее матери Одоевцева.
Ученица Гумилева, «маленькая поэтесса с большой ленточкой», как она называла себя в одном из своих стихотворений, была известна в литературных кругах своего послереволюционного времени.
Мне всё было весело,
а судьба – путеводная звезда,
мимолетно коснулся славы
моя полудетская голова.
Все начинается так. И все заканчивается в 1921 году. Смерть Блока, страшная смерть Гумилева.
В 1922 году она вышла замуж за поэта Георгия Иванова, и они оба покинули Россию.
Ирина Владимировна прожила в ссылке 65 лет. Свой первый сборник стихов «Суд чудес» он опубликовал уже в России в 1921 году. В Париже он издал книги стихов «Контрапункт», «Десять лет», «Золотая цепочка» и «Портрет в рифмующейся рамке», а также романы «Ангел смерти», «Зеркало», «Изольда». и «Прощай с надеждой навсегда»». И две книги воспоминаний: «На берегах Невы» и «На берегах Сены». "
Анна Колоницкая
Отрывок из книги «На берегах Сены»:
Вот прошло уже три месяца, как я — навсегда, о чем еще не подозреваю, — уехал из Петербурга. Первый месяц я жил в Риге, где жил мой отец, а оттуда поехал в Берлин.
Нравится ли мне здесь, за границей? Нет, мне это совсем не нравится. Здесь все «не так, как должно быть». Не о том я мечтал в Петербурге, не так я представлял себе жизнь за границей.
Я часто мечтаю вернуться домой, но не смею даже намекнуть на это — мой отец упал бы в обморок, если бы услышал, что я хочу вернуться в Петербург.
Я никому не признаюсь, как я разочарован. Большинство бежавших из России довольны жизнью в Берлине и наслаждаются ею. Если вдуматься – это сплошной праздник – магазины, где можно купить все, что только можно придумать, рестораны, кафе, такси. Чего еще можно хотеть?
Здесь как будто все забыли о поэзии. Трудно поверить, что до недавнего времени эти самые люди ходили по неосвещенным, страшным ночным улицам, уставшие, голодные и замерзшие, гуляли на морозе, под дождем, часто пересекали весь Петербург, лишь бы послушать стихи в Доме Искусств или в Доме литераторов.
В Берлине живу одна, на данный момент отношусь к категории "соломенная вдова"*. Прошла неделя, как Георгий Иванов уехал в Париж повидаться с маленькой дочкой Леночкой и, конечно же, с первой женой. Он поехал с моего разрешения и даже моего благословения — слава богу, я не ревную. Пока его нет, я устроилась вполне комфортно - у меня есть спальня и приемная в немецком пансионате, и как «соломенная вдова» меня постоянно посещают друзья и знакомые, которые по просьбе Георгия Иванова заботятся о меня.
В его очередь я утром хожу по магазинам, обедаю в ресторанах «Мечка» или «Фёрстер», а вечером бываю в разных кафе, пунктах сбора беженцев.
Словом, как в стихотворении Оцупа:
Я провожу время правильно
Я изучаю модные танцы
Я хожу в кино, на вечеринки -
так рекомендуется.
Все мы в Берлине усердно изучаем современный танец. Увлекся ими и Андрей Белый со своими седыми волосами, который соединил, как и Ницше, танец с философией. Теперь для него день без танцев – потерянный день. В одной из «танцевальных академий» он целыми часами делает специальный «кнохен гимнаст» с вдохновенным лицом и прыгает, как фавон в окружении нимф.
Это довольно жуткое зрелище, особенно когда эти танцы проходят в каком-нибудь берлинском «дайле» — кафе, где проходят танцы. Там Андрей Белый, сделав с партнершей несколько шагов фокстрота, вдруг останавливается, оставляет ее одну и начинает «шире, шире, по кругу, по кругу» ритмично мчаться мимо нее, вакхически корчась и гримасничая. Его несчастная партнерша, явно предпочитающая рухнуть на землю от стыда, беспомощно смотрит на него и не смеет сдвинуться с места. А добродушные немцы пьют пиво, качают головами и иронизируют над мерзким герром профессором, а иногда даже ободряюще подбадривают его.
Сегодня особенный день. Сегодня мой первый выпускной. Первый настоящий выпускной, на который я поеду.
Потому что в Петербурге я ходила на балы пешком - в резиновых сапогах, проваливаясь по колено в сугробы, сжимая в руках сумку с летней обувью - бальных тапочек у меня там, конечно, не было, как и не было у меня тоже есть бальное платье, и я довольствовалась мамиными платьями, которые, кстати, были из Парижа, - я их сама перешивала и сужала наспех и неумело. И теперь впервые не собираюсь бал пешком - а на мне специально сшитое для этого случая шелковое платье с высоким вырезом, с очень широкой юбкой и туго затянутой талией, с парикмахерской бальной прической, с тюлевой лентой в волосах и атласными бальными туфлями. На бал я поеду не в карете, а на такси, в котором находятся Николай Оцуп и мой знакомый из Петербурга Борис Башкиров, «полупоэт», как мы называем «тех, кто пишет стихи, не имеющие достаточных оснований для это», придет забрать меня.
А еще я, как и положено, слегка взволнован, в самом праздничном настроении - ведь первый бал - своеобразное событие в жизни молодой девушки, и хотя я уже два года замужем за Георгием Ивановым,я чувствую себя почти дебютанткой.
И вот я уже на балу. И тут меня сразу разочаровало. Нет, опять «все не так, как должно быть». Наши балы в Петербурге были совсем другие – было в них что-то от великого величия, какое-то трагическое величие и великолепие.
В огромных колонных залах черномраморного особняка графа Зубова на Исакиевской площади, неотапливаемых, тускло освещенных, у нас стучали зубы от холода, но мы танцевали и веселились до обморока, до головокружения. Помню, на одном из таких балов зимой 1920 года один из присутствующих подробно расспрашивал всех, где здесь можно найти вино. И когда он услышал ответ, что вина нет и никогда не было, он недоумевал, указывая на меня:
- И где эта девушка пила? Она не могла бы быть такой веселой, если бы не пила вино!
А здесь все мелко и плоско, на всем лежит какой-то отпечаток мелкобуржуазности, бездарности. Все очень прилично и аккуратно, и это должно нравиться - и оркестр, и сияющие люстры, отражающиеся в блестящем паркете, как в зеркале, и цветочные кусты в деревянных уточках, и буфет внизу зала. с арсеналом бутылок, с пирожными, пастой и сэндвичами. Но мне это не нравится, мне это совсем не нравится. А оглянувшись вокруг, я даже начинаю ощущать почти неизведанную для меня скуку.
Но хоть бал и не оправдал моих надежд, чувство разочарования и скуки улетучивается, как только я начинаю танцевать, и мне снова становится весело. Не так, как раньше, но мне все равно смешно. Мне здесь даже смешно. Конечно, здесь гораздо хуже, чем в Питере, но что касается Берлина, то здесь хорошо.
Я понимаю, что меня просто терзает печаль моей Родины. Отсюда и мое недовольство всем и вся.
Здесь много знакомых петербуржцев, но также много писателей и поэтов, известных мне только по имени. Оцуп, приехавший в Германию раньше меня, познакомил меня с ними - А. Толстым, Минским, Эренбургом.
В перерыве между двумя танцами ко мне приходит Башкиров.
- Это Игорь Северянин. Вы хотите встретиться с ним?
- Это Игорь Северянин? Хотеть! Я действительно хочу! Покажи мне, где это, я никогда его не видел. Даже на фото. Где?
- Вот он там, в углу, на третьем столе, - указал на меня Башкиров, - с женой, княгиней, как он ее называет, хотя эта молодая Чухонка совсем не похожа на княгиню. Вы видели его?
За третьим столом действительно сидит скромная молодая женщина, совсем не похожая на принцессу, на ней темное платье с длинными рукавами, прическа у нее простая, более домашняя, и она даже не напудрена — нос предательски блестит. Рядом с ней сидит жилистая брюнетка в старомодном сюртуке с длинными рукавами. Черты его большого лица настолько фиксированы, что кажутся вырезанными из дерева. Он сидит прямо, высокомерно запрокинув голову. Все выглядит вычурно, накрахмалено, как накрахмален неизмеримо высокий, поддерживающий подбородок воротник. Такие не носят не только в Берлине, но даже в Петербурге.
Он сидит молча, с напряженным, беспокойным видом путника, ожидающего на вокзале поезда, и явно чувствует себя здесь совсем не на своем месте. Никто не обращает на него никакого внимания. Кажется, никто не знает, кто он.
Это действительно Игорь Северянин? Тот самый «гений Игорь Северянин», который гордо заявлял о себе:
Я победил литературу,
Я воссел, как орел, на троне!
Нет, я представлял себе "принца фиалок" совсем по-другому.